На другой день всей стране объявили траур. Скончался самый главный начальник самого великого, гуманного и справедливого государства в мире. Пашка поначалу усиленно тужился, пытаясь выдавить слезинку, уж больно родным казался ему умерший, но та почему-то упорно не хотела показываться, и, поморгав сухим глазом, он вдруг ощутил в голове крамольную мысль: а в честь чего он должен слёзы лить? Ведь умерший не доводился ему родственником, да и видел его Пашка только в телевизоре, где, судя по пламенным речам покойного, во вверенной ему стране с каждым годом что-то постоянно выполнялось и перевыполнялось, благосостояние народа всё повышалось и повышалось, с каждой пятилеткой жизнь становилась все лучше и прекраснее.
После таких речей Пашка с недоумением оглядывался вокруг – а где оно, лучше-то? Что было, то и есть. Как стоял его серенький неказистый городишко с ухабистыми дорогами, так и стоит, ничего нового, как жил он в своём давно списанном и снесённом, судя по документам, бараке, так и живёт, лишь местные слуги народа иногда заглядывают и пересчитывают жителей, надеясь, что часть перемрёт, часть разъедется, всё меньше хлопот; как было во всех магазинах одно и то же, так оно и есть, только прилавки с каждым годом становятся всё скуднее. Стоят стройными рядами стеклянные банки с соками, да кое-какие консервы. Крупы почему-то стали исчезать. От такого благополучия народ стал запасаться мешками с продуктами, до лучших времён. Тётка Пашкина целый склад у себя дома соорудила, и двери навешала.
Пашка даже слегка ужаснулся самого себя, испуганно втянул голову в плечи и воровато оглянулся – не подслушал ли кто тайком его мыслей, не разгадал ли зорким глазом его преступных дум?
Навстречу попался шофёр. Пашка не усмотрел в лице у того и малейшего намёка на какую либо печаль. Тот вёл себя довольно спокойно, но было заметно - он что-то знает, из глаз его живо сквозила некая весть и явное желание донести её до окружающих.
- Слышал? – уставился он в упор на Пашку.
- Слышал.
- Что сейчас с нами будет-то…- протянул он, качая головой.
Пашка пожал плечами. Он тоже не знал, что сейчас с ними будет.
- Надо бы помянуть человека, ведь такое горе.
Пашка с готовностью согласился.
В магазине было немногочисленно, но народ уже был в курсе событий и выражал мнение на главную тему дня.
- Господи, что сейчас будет-то, - услышал Пашка знакомые слова, - ведь пропадём теперь.
- Кабы война не приключилась. Аж страшно. Вдруг Америка попрёт.
- Да, да, не дай Бог.
- Что вы тут канитель разводите! – встрял какой-то мужик. - Накаркаете ещё. Нового правителя выберут, мало их было на нашу шею, что ли?
Слушая, о чём судачит народ, они прикупили две бутылки водки, немного закуски. В общежитии, с полной уверенностью, что имеют полное право достойно проводить усопшего в последний путь, напустив на лицо лёгкий налёт грусти, в котором угадывалось лишь желание выпить, благо, повод подвернулся подходящий, они торжественно уселись за стол.
Только немного разговелись, ввалился механик.
- А вы чего прохлаждаетесь, почему не на работе?
- Так ведь помер…- недоумённо развёл руками шофёр. – Траур.
Механик упёрся взглядом в стол и заинтересовано затоптался.
- Траур не траур, а кабину ставить надо, - мягко сказал он, поглядывая на Пашку. – Тебя завтра отправлять хотят.
- Как завтра? – опешил тот. – Одного, что ли?
- Одного, - хмуро пояснил механик. – Фролов с отпуска никак выйти не может, всё ещё гуляет. Дорогу ты знаешь, снарядим, как положено, рацию дадим.
- Один не поеду, - затопорщился Пашка, - хоть убейте.
- Понадобится, убьём, - шутливо отозвался механик. - Ты это не мне говори, а им, - иронически ухмыльнулся он, ткнув пальцем в сторону конторы. – Мне что велено передать, то я и говорю.
Шофёр покачал головой.
- Они чего там, ошалели? На дворе почти зима, техника старьё, он что, в тракторе спать должен? Куда одного, такую даль, ведь по инструкции неположено, ты же знаешь.
- Знаю. Палатку дадим.
- А в ней что, жара?
Вопрос остался без ответа.
- Давайте лучше товарища помянем. Шофёр разлил всем водки.
- Царствие ему…
Чокнулись. Вспомнили, что нельзя, но уже сделано.
Механик выпил два пол стакана.
- Вы это…- говорил он, закусывая, - давайте, заканчивайте здесь, а то, не дай бог, заявятся. Впрочем… - он жалостливо посмотрел на Пашку, обречённо махнул рукой и вышел.
…До самой ночи их никто не тревожил. Начальству, скорее всего, было не до них, оно тоже справляло траур. Просидев допоздна, Пашка завалился спать.
Утром вошёл механик.
- В контору зайди.
Начальник партии сидел за своим столом. Взгляд его был туманным, под глазами висели мешки. Пашка остановился в дверях.
- Ты почему кабину не поставил? – сходу в лоб был задан ему вопрос.
- Я бы один не сумел.
- Шофёр бы помог.
- Я ему не начальник.
- Люди ждут, а ты здесь прохлаждаешься.
Повисла пауза.
- Чтобы сегодня поставил кабину, а завтра утром отправишься, понял?
- Один я не повезу.
- Почему?
- Дорога дальняя, всякое может случиться. А кто поможет? Вы же знаете.
- Ничего не случится, - поморщился начальник. – Трактор на ходу, питание есть, рация, что ещё надо? Я же не виноват, что Фролов гуляет. А заменить некем. Подъедет, отправим следом.
В том, что Фролов скоро подъедет, Пашка сильно сомневался.
- Один не поеду, - упёрся он.
- Ну, опять двадцать пять! – в сердцах развёл начальник руками. – Ну что ты заладил «не поеду, не поеду». Надо, понимаешь ты? Люди ждут, - он помолчал, что-то обдумывая. - Значит, отказываешься от работы? – взглянул он снизу вверх.
- Я не отказываюсь, но один, без напарника, не поеду.
Опять повисла пауза.
- Вообщем так, решай. Не повезёшь, уволю за отказ от работы.
- Увольняйте.
Пашка тоже решился. Внешне он был спокоен, но сердце уже набирало ритм, дыхание участилось. Он волновался.
Ему светила нехорошая статья. Но делать нечего. Перспектива тащиться одному по-черепашьи полторы сотни вёрст в морозную осеннюю погоду, когда зима уже на носу, его не прельщала.
- Увольняйте, - ещё раз, уже спокойнее и твёрже повторил он, и вышел.
Начальник сдержал слово и оформил приказ об увольнении. После обеда Пашка сдал казённые вещи, прицепил к рюкзаку свой походный котелок, и, бренча им, направился в аэропорт.
На улице встретил своё начальство с жёнами. Те, увидев его, остановились.
- Паша, ты куда, с котелком – то? – беззаботно засмеялись женщины, игриво запуская в него снежком.
Он махнул им рукой. Потом оглянулся. Они всё ещё стояли и смотрели ему вслед. Начальник партии указывал на него пальцем и что-то настойчиво объяснял. Пашка опять помахал на прощание. Они в ответ тоже.
Через час он уже летел в Краснокаменск, в главное управление своей экспедиции, за трудовой книжкой и расчётом.
Лететь пришлось на «кукурузнике». Ближайший рейсовый ЯК-40 будет только через сутки, но, приняв от Пашки положенную сумму денег, знакомая работница порта проводила его на АН-2. Тот летел спецрейсом.
Шесть часов предстояло болтаться ему между небом и землёй в этом «небесном тихоходе», наблюдая, как внизу, за окном, величаво распластавшись ковром, медленно проплывала необозримая сибирская тайга, изрезанная морщинами речек и ручьёв. Ближе к Ангаре, по обе её стороны, она всё больше зарастала болезненными лишаями сплошных вырубок, связанных между собой лишь узкими короткими перешейками.
Пашка работал в этих местах, добывал «живицу», сосновую смолу, видел сам, да и не единожды слышал от очевидцев, что оба берега реки, на всём своём протяжении усыпаны сплавным лесом, но местным жителям не позволялось брать и употреблять его в дело. Нельзя. Государственное добро. Пусть лучше сгниёт, но чтоб никому, ибо это уже воровство. Древесины у нас много, ещё напилим. Здесь не работает навешанное народу партией и правительством изречение, что «всё вокруг народное, всё вокруг моё».
Вот пронеслась под крылом, уже стоявшая на приколе, огромная золотодобывающая «Драга», безжалостно вгрызаясь, пожирая и перерабатывая до наступления холодов в своей утробе весёлую чистую звонкую речку, оставляя за собой лишь безжизненную грязную водяную шлею, схваченную в настоящее время льдом. Царь земли успешно «покорял» природу, осваивая её природные ресурсы.
Наконец, самолёт осторожно коснулся взлётной полосы, несколько раз легко подпрыгнул и свободно покатился, сбавляя обороты. На полпути остановился, грозно рыкнул, и втиснулся в ряд между двумя огромными транспортниками.
Оказалось, получить расчёт не так-то просто. Надо ещё пройти процедуру увольнения в обществе членов производственного комитета профсоюза, чтобы они рассмотрели представление начальства и вынесли своё «резюме». Пашка знал, что это простая формальность, такой порядок, и члены комитета не пойдут против воли своих коллег руководителей и вынесут «правильное» решение.
Его позвали в кабинет. Пригласили сесть.
За столом сидели двое мужчин и две женщины. Спросили, почему он отказывается от работы. Пашка ответил, что не отказывается и рассказал всё, как было. По лицам членов профсоюза проскользнула тень лёгкого замешательства.
- Я не знаю, за что его увольнять, - неуверенно пробубнил сидевший напротив его высокий мужик.
- Ведь написано – за отказ от работы, - ткнул пальцем сосед.
Женщины сидели молча и равнодушно переводили взгляды с одного на другого.
- Значит, не будем увольнять? – нетерпеливо вскинулась одна. Было заметно, что она куда-то спешила.
- Да подождите вы, Татьяна Сергеевна, - в сердцах отозвался высокий. – Вы кем работали? – обратился он к Пашке.
- Рабочий.
Высокий мужик внимательней посмотрел в листок бумаги, лежащий перед ним.
- Да, действительно, - недоумённо обвёл он глазами остальных заседателей. Те сразу как-то сникли, стало видно, что у них тут же погас интерес к происходящему. Они скучающе глазели, выжидая время, и чего-то ждали. Пашка понял – решение принято.
- Ну, я думая, здесь особых проблем не возникнет, - облегчённо выдохнул высокий, и добавил, воодушевляясь: - Всё сделано правильно, по закону. Изменить мы ничего не в силах, выше закона не прыгнешь, - с чувством исполненного долга выразил он сожаление. – Так что идите в отдел кадров, получите трудовую и расчёт.
- Значит, будем увольнять? – проснулась вдруг нетерпеливая женщина.
Её соседка прыснула от смеха.
Пашка вышел.
Пока в бухгалтерии начисляли деньги, он забрал трудовую книжку. В неё влепили «две горбатых» и подписали – «уволен за прогулы без уважительных причин». Наконец, в кассе отворилось окошечко.
Сердитая женщина лет пятидесяти, сверкая на него глазами, сунула ведомость, проследила, чтобы он расписался, выхватила её, следом швырнула деньги и быстро захлопнула створку. Пашка пересчитал: что-то маловато, в ведомости больше. Вошёл в бухгалтерию. Ему объяснили, что т.к. уволен он за прогулы, то его много чего лишили.
- А вы расписались в ведомости? – спросила его молоденькая бухгалтер.
- Расписался.
Она осуждающе посмотрела на него:
- Сначала пересчитать надо, потом расписываться, - и обернулась к остальным. – Опять обманула.
Остальные понимающе закивали головами и бессильно захихикали.
- Вот так, - растеряно развела руками бухгалтер. - Это у неё уже не в первый раз. Рвёт направо и налево. Все знают, а поймать не можем. Жалуйтесь начальнику, мы подтвердим. Хотя он давно уже в курсе.
Как не старался Пашка достучаться в амбразуру кассы, оттуда ни звука и ни духа – крепкие кирпичные стены надёжно скрывали своих обитателей и их тайны.
Дома Пашка пробыл недолго.
Отзвучали по всей стране прощальные паровозные гудки, провожая в последний путь отошедшего в мир иной руководителя огромной страны, и уже назначили нового. Тот оказался Пашке земляком, т.к. родился и проживал до начала своих славных дел и великой карьеры в небольшом сибирском городке, расположенного совсем недалеко, километрах в семидесяти.
Земляк также был человеком престарелым, довольно болезненным, и, судя по телевизионным передачам, в которых он толкал с трибуны важные государственные речи, Пашка сделал вывод, что очередной траур не за горами.
…В его родном городке ничего не изменилось.
Великий Ильич по-прежнему маячил своим изваянием на постаменте, отрешённо смотрел куда-то вдаль, и всё так же решительно и бесповоротно указывал пролетариям единственно верный путь в светлое будущее. «Ильичей» в городке стояло несколько, и все указывали в разных направлениях. Поди разберись, куда двигаться. Так и заблудиться недолго.
Осень наконец-то прочно уцепилась за землю, надёжно укрыла её белоснежным пушистым одеялом, заморозила всю ледяную поверхность, окрепла, и незаметно перешла в зиму.
Уже около двух недель Пашка слонялся без дела, не предпринимая никаких попыток устроиться на работу. С его «весёлой» статьёй не каждый работодатель ещё и примет. Кабы за тунеядство не привлекли. Он погрузился в книги и весь ушёл в раздумья, всё больше склоняясь к мысли податься в Листвянку. Деньжата, слава Богу, имеются, скопил, на первое время хватит.
Родные, видя его сумрачное настроение, горестно вздыхали и старались всяческими уговорами отвлечь от тягостных дум.
«Чего-чего, а работа всегда найдётся, не переживай, - сочувственно уверяли они, - тем более, корочки шофёра и тракториста у тебя имеются. Специальности ходовые, не пропадёшь».
Пойдя им навстречу, Пашка ткнулся было в три организации, но безрезультатно. «Две горбатых» надёжно охраняли его от всякой трудовой деятельности. Правда, в одном месте всё же предложили разгружать вагоны с мукой и углём, но он особо не торопился. Горб наломать всегда успеет, тем более, что набирали сюда всех подряд, без разбору, невзирая на возраст, национальность, моральный облик и наличие трудовой книжки. Был бы паспорт да спина пошире, остальное приложится.
Пашка понимал, что стоит ему лишь остаться дома, как в скором времени, словно по мановению волшебной палочки, пройдёт незаметно этот отведённый жизнью кризисный период, и по странному стечению обстоятельств, а может, по другим каким тайным причинам, он не знал, всё вернётся на круги своя, чёрная полоса сменится на белую, жизнь наладится, работа и всё остальное найдут его сами, так бывало уже не раз, и все проблемы разрешаться сами собой, надо лишь верить и приложить всего немного усилий, ведь судьба регулярно и на все случаи жизни преподносит выгодный шанс, который надо вовремя заметить и правильно им воспользоваться, - но словно какой-то бес изнутри постоянно подначивал его, никак не давал покоя, всегда суетливо сдёргивал с насиженного места и изгонял куда-то, в поисках чего-то непонятного и неизвестного. Он и сейчас мытарил его, дёргая за тонкие струны неугомонной и романтической души, высасывал по капельки волю, жёг ум и понуждал думать только о Листвянке и одиноко стоящим маленьком домике, ждавшим его на берегу речки.
Бес в очередной раз взял верх.
В одно прекрасное утро Пашка почти машинально стал собирать вещи, тщательно упаковывая рюкзак и чемодан.
- Опять уезжаешь, Паша?
На пороге его комнаты, в накинутой на плечи пуховой шали, стояла мать. Он на мгновение задержал на ней взгляд, и виновато опустил голову:
- Уезжаю, мама.
- Надолго?
Он неопределённо пожал плечами:
- Как всегда, на сезон.
- Хоть бы ты уже остепенился, да женился, что ли, пора уже за ум браться, дома жить. Чего там делать, в этой тайге-то? У нас тут тоже тайга имеется.
Пашка молчал.
- Документы смотри не забудь, да деньги надёжно спрячь, - в сердцах покорилась мать, видя, что сына уже не унять. - Ты сейчас на автобус?
- Да.
- Чего раньше-то не сказал? Время уже сколько! Поесть не успеешь. Я сейчас подогрею. Она убежала на кухню.
Пашка всё же успел плотно позавтракать, мать собрала узелок с едой, сунула ему, он обнял её, попрощался, подхватил рюкзак с чемоданом и поспешил к автобусу.
- Паша, когда приедешь, напиши!
Он обернулся. В дверях, в накинутой на плечи шали стояла мать и смотрела ему вслед. Через тридцать минут он уже ехал в автобусе в Краснокаменск, спустя несколько часов летел на ЯК- 40, и через сутки пилил на ПАЗ-ике по зимнику в Листвянку.
конец 2 части
ссылка на третью часть
|