…Под Новый год Степаныч решил забить на мясо бычка. В помощники позвал Пашку.
За месяц своего жития-бытия в Листвянке он уже успел более-менее обжиться и привести в порядок своё небольшое хозяйство: почистил печь, погреб, с помощью Степаныча навозил с того берега на лесхозовском тракторе сухих стволов, распилил на чурки и большей частью уже переколол и сложил в поленницу. Смастерил крепкую лестницу и снял с чердака припасённые ещё с незапамятных времён отцом Степаныча штук двадцать берёзовых веников. Степаныч с добрым словом забрал половину, остальные оставил.
Пашка уже испробовал их на своей шкуре, исхлёстываясь до изнеможения в баньке, по нескольку раз выбегая и ныряя в сугроб. Крепко ставленая банька, на совесть, для себя делана.
…Степаныч выгнал во двор шестимесячного бычка. Тот тянулся к нему губами и старался поддеть шершавым языком. Степаныч потрепал его за шею и направился в дом. Бычок погнался за ним, разыгрался, шумно втянул воздух, запрыгал и слегка боднул под зад. Степаныч хохотнул и упёрся рукой ему в лоб. Тот ещё раза два игриво ткнулся башкой.
- Ну как резать такого, - жалостливо произнёс он. – Хоть плач.
Он вынес верёвку и стал опутывать бычка: один конец привязал за рога, другой через спину пропустил между ног, сделал какую-то ловкую петлю, натянул, дёрнул, и бедное животное молча повалилось на бок.
- Ловко, - одобрил Пашка.
- А чего валандаться, - отозвался Степаныч. – Это я у казахов высмотрел. Быстро и удобно.
Он притянул нижнюю заднюю ногу к передней, связал их вместе, сунул бычку два пальца в ноздри, приподнял голову, и быстро перерезал горло.
- Посуду подставь.
- Я бы не стал пальцы в сопливый нос совать, - брезгливо поморщился Пашка, подставляя под кровь таз. – Уж лучше в задницу, там всё равно навоз.
Степаныч расхохотался:
- Да? А я думал, наоборот.
Через час туша была полностью разделана, шкура висела на заборе, куски мяса болтались на крючьях под навесом. Часть этого добра Степаныч будет коптить, остальное заморозит.
- Внучка должна вот-вот подъехать, - сказал он, утирая руки, - студентка. Год ещё учиться. - Кем будет?
- Учителем. К нам зову, в деревню. Ребятишек у нас полно, аж на целый класс наберётся. Он саркастически улыбнулся.
Из дома вышла хозяйка, Дарья Петровна.
- Заходите уже, готово всё.
…Сидели долго. Хозяйка умела делать самогон. Это был тот самый, который для себя. Настоянный на ягоде, зелёный змий по цвету напоминал коньяк, лишь слегка отдавая вкусом самогона.
Закусывая свежениной, Пашка слушал хозяина и поглядывал в окно.
На дворе уже давно бело, конец декабря был снежным, но ветра сильного не было. Зимняя дорога до райцентра иногда заносилась, но силами местного лесхоза расчищалась и поддерживалась в рабочем состоянии. Два раза в неделю ходила почта, райповская машина с продуктами, да рейсовый «ПАЗ» гонял туда и обратно. Иногда лесовоз тяжело пыхтел соляркой, перегоняя кубометры леса.
- Дед, гостью принимай, внучка приехала, - донесся из сеней радостно-спешный бабкин голос.
- Как? – живо отозвался Степаныч. – Уже здесь?
Отворилась дверь. Пашка обернулся и увидел девушку в светлом клетчатом пальто и белой вязаной шапочке.
- Здравствуйте, - улыбнулась она.
- Ну, здравствуй, здравствуй, - обнял её Степаныч. - Надолго?
- На выходные. До Нового года ещё неделя, надо успеть вернуться.
- Ну, проходи к столу.
Она сняла пальто.
- А это вот Пашка, знакомься.
- Полина, - вновь улыбнулась она.
- Паша.
- Садись, садись, - засуетился хозяин. – Дарья, иди, посиди с нами.
Хозяйка тоже присела к столу.
Было видно, что старики очень рады приезду внучки. Они не сводили с неё глаз и всецело были заняты разговором, и казалось, не замечали Пашку. Полина едва успевала поворачиваться и отвечать на вопросы, которые сыпались на неё с двух сторон.
- Да подожди ты, дед, - сердилась Дарья Петровна, - пусть поест.
- Пусть, пусть, - соглашался подвыпивший хозяин, и тут же задавал новый вопрос.
Пашка улыбался, наблюдая эту умильную сцену, и разглядывал Полину.
Тёмно-каштановые волнистые волосы были прихвачены в косичку, которая свисала почти вертикально, пряди чуть напущены на уши, внизу едва заметно отсвечивали капельками две серьги. Карие глаза мерцали теплотой, из глубины их весело струился живой огонёк. Пашка поднялся.
- Пойду я.
Он вышел из-за стола.
- Хоть наелся? – участливо спросила хозяйка.
Пашка кивнул и стал одеваться.
- Ну, спасибо тебе, Паша, - пожал руку Степаныч. – Вдвоём мы вон как быстро управились. Если что, заходи. Мать! – крикнул он. – Ты приготовила, чего надо?
- Приготовила. Чего спрашиваешь-то?
- Тогда всё в порядке.
Хозяйка что-то заворачивала и ложила в мешок.
- Вот, Паша, возьми. Здесь мясо и бутылочка тебе.
Пашка благодарно улыбнулся и приподнял мешок – килограмм пять будет, - подхватил его на плечё и потопал к себе.
На другой день, плотно пообедав, он решил сходить в деревенскую библиотеку.
К чести признать, на такое малочисленное местное население приходилось более восьми высоких и длинных книжных стеллажей, на которых стройными рядами располагалось большое количество художественной, технической и периодической литературы. Каждый раздел был указан по интересам и в алфавитном порядке. Отдельной лежали подшивки газет.
В основном, это были произведения советских и близких по духу к ним зарубежных писателей, на военно-патриотическую и революционную тематику, где описывался путь становления самого справедливого в мире государства, о беспощадной борьбе между красными и белами, бедными и богатыми, угнетённых и угнетателей во всех союзных республиках, социалистическом лагере и «загнивающим» западе.
Была так же литература наших дореволюционных классиков: Н. Гоголь, Л. Толстой, Ф. Достоевский стояли на самом видном месте. Однако, кроме Пушкина, Лермонтова и тоненькой книжечки В. Маяковского, никакой поэзии более не было. Пашка брал обычно книги на историческую и географическую тему, любил перечитывать приключения в изложении Жюля Верна и Джека Лондона. Здесь они были доступны свободно и, наверное, мало кто их читал, т.к. внешне находились они в превосходном состоянии, не потрёпаны и не помяты. У себя на родине он заранее записывался на этих авторов, и ждать приходилось не одну неделю.
Высокая симпатичная библиотекарша лет тридцати со скучающим лицом и строгой талией, привычно приняла у него книги. Она приходилась женой местному управляющему, невзрачному худосочному пареньку, намного моложе её, с которым, по причине удалённости местности и малочисленности мужского населения, принуждена была судьбой разделить участь всех тех молодых женщин, у которых почти нет выбора в поиске своего единственного, любимого и неповторимого, и которые вынуждены, чтобы не остаться старыми девами, довольствоваться тем, что имеется, в надежде, что «стерпится», «слюбится».
- И как вам у нас? – встретила она его вопросом. – Не скучаете по дому?
- Пока нет, - уверенно ответил Пашка. – Как заскучаю, так уеду.
- Вы женитесь, что ли? – ошарашила она вдруг его.
- Я? – удивился он. – На ком?
- На Полине.
Пашка не знал, как среагировать на её слова, но его зацепило.
- А почему на Полине?
- Ну как же, как же, - заиграла библиотекарша глазами, - видели, небось, как вы от неё уходили. У нас ничего не скроешь.
- Я не у неё был, а у Степаныча. Она позже приехала.
- Всё равно, дыма без огня не бывает. С чего бы наш участковый с утра околачивался там?
- Где там?
- Возле её дома.
- А причём тут участковый? – не понял Пашка.
- Ну, как сказать тебе, - перешла она на «ты». – Петро у нас холостяк, на Полину запал давно, как кот за ней ходит. Вот только не хочет она его, от ворот поворот даёт.
- Он же намного старше её.
- Ну и что? Старше не старше, а чувствам не прикажешь,- вздохнула она, - он тоже человек, – и иронически погрозила пальцем. - Так что смотри, Петро мстительный, своего добьётся.
Пашка выбрал две книги и вышел.
По пути его нагнал милицейский «УАЗ». Посигналил, и остановился. За рулём сидел участковый. Он поздоровался и пригласил рукой в машину:
- Присядь.
Пашка сел рядом.
- Работаешь где?
- Нет.
- Почему?
- Да пока деньжата имеются, хватает.
- «Хватает», - недовольно передразнил Петро.- Значит, тунеядствуешь?
- Почему тунеядствую? Мирно существую, никому не мешаю.
- Не мешаешь, - опять недовольно буркнул участковый,- значит, мешаешь, если спрашиваю.
- Кому?
Петро недвусмысленно взглянул на него, дёрнулся что-то сказать, но промолчал.
- Прописываться здесь думаешь?
- Пока нет, - пожал плечами Пашка. – Поживу, там видно будет.
- Значит, как женишься, так и пропишешься, - со злой иронией процедил Петро.
- В ближайшее время не собираюсь, - покосился Пашка.- А что вы всё спрашиваете?
- Служба такая.
Он помолчал немного.
- Ладно, иди, - махнул рукой. – А всё-таки, чего не женишься-то? – пристально посмотрел он на него. – У нас здесь полно свободных баб, могу познакомить.
Пашка давно уже понял, что за гвоздь в заднице мучает участкового, и почему он так нервно ёрзает и так старательно пытается уловить своим пытливым милицейским умом хотя бы малейший знак или намёк на то, что между им и Полиной имеется какая-либо связь, в надежде подтвердить или опровергнуть слухи и возникшие свои опасения, не догадываясь, что тот уже в курсе почти всех деревенских событий. С трудом скрывая кривую усмешку, Пашка вежливо поинтересовался:
- А сам-то, почему не женишься?
- Это тебя не касается, - огрызнулся тот, захлопывая дверцу, - здесь вопросы задаю я, - и нажал на газ. - Вообщем, ты меня понял, - многозначительно посмотрел он, дёрнул скорость и уехал.
«Да-а, деревня», - оглянулся Пашка, угадывая в задёрнутых окнах любопытствующие взоры. Краем глаза заметил, как в одном по шпионски шевельнулась шторка. - «И под землёй не спрячешься».
Он поискал глазами милицейский «УАЗ», не нашёл его, поправил шапку и направился к своему дому.
Утром, едва проснувшись, не успев толком протереть глаза, он услышал голос:
- Паша, выйди на минутку!
За окном стоял Степаныч и махал рукой.
- Ты сейчас не занят?
- Нет.
- Помоги Полине сумки донести, будь другом. Скоро автобус подойдёт, а бабка напихала столько, что мне не дотащить.
Глаза у него хитровато поблёскивали, лицо светилось добродушной улыбкой.
- Хорошо. Когда подходить-то?
- Через полчасика. Только не забудь.
Степаныч сквозанул глазами по сторонам, и шустро поспешил обратно.
Вскоре Пашка уже стучал валенками о порог его дома.
- Можно?
Дверь отворила Полина.
- Здравствуй Паша, заходи.
Она приветливо смотрела на него, и мило улыбалась.
- Ну, чего ты растерялся? – шутливым голосом обратилась хозяйка. – Давай, проходи, посиди с нами.
Пашка разделся, разулся, и вошёл в горницу.
Проводы были в самом разгаре. Стол завален различным деревенским кушаньем и разносолом, початая бутыль «коньяка» местного разлива гостеприимно зияла открытой горловиной и скромно предлагала себя любому желающему. Рядом по-хозяйски восседал Степаныч.
- Ну, проходи, проходи, зятёк, - нажимая на последнем слове, прищурился он в хмельной улыбке.- Садись, – ткнул ладошкой рядом с собой, заметив, что Пашка неловко затоптался, - в ногах правды нет.
Вошла хозяйка.
- Присаживайся, не стесняйся, - заворковала она, - сейчас завтракать будем. Полина, внучка, иди, посидим на дорожку!
- Баба, ну куда столько-то? Ведь за полгода не съедим, - укорила бабушку Полина, входя в комнату.
- Съеди-и-те, - уверенно протянула Дарья Петровна, - вся зима впереди. Присаживайся давай, - решительно ткнула пальцем рядом с Пашкой.
Тот вежливо подвинулся.
Разбавив сытый желудок двумя рюмками «коньяка», он лениво закусывал и косился на Полину. Она сидела рядом и пила понемногу – сделает глоток, запьёт сладким ягодным морсом, шутя ткнёт его в бок острым локотком, глянет своими ясными глазами и отвернётся, уморительно закатываясь со смеху. Пашка немного захмелел, завеселел от таких тычков, не противился и с удовольствием подставлял бочину.
- Полина, - грозила, смеясь, Дарья Петровна, - смотри, покалечишь парня, отвалится что-нибудь.
- Ха – ха, отвалится, пришьём, - хохотал Степаныч, заправляя объёмистые рюмки и поднимая их.
Полина лишь весело скалила зубы и подмигивала бабке с дедом.
Наконец, дед взглянул на часы.
- Пора.
За воротами они расцеловались с внучкой, Степаныч между делом шепнул Пашке, кивнув на Полину: «обрати внимание», сунул ему две тяжелящие сумки – «свинью они туда запихали, что ли…», Полина ещё раз обвила руками стариков, помахала им, подхватила лямку, и они направились в центр села, к памятнику, куда должен подойти автобус. Вскоре они пересекли улицу, и дом Степаныча скрылся из вида.
- Не тяжело? – спросил Пашка.
- Нет.
- Когда ещё приедешь?
- Когда? – задумалась она. – Наверное, весной, скорее всего. Раньше никак не получится, учёба.
- Долго тебе ещё?
- Год.
- Потом куда?
- Не знаю. По распределению, куда направят. Может, сюда попаду. Если ты ждать меня будешь, - рассмеялась она.
На остановке стояли несколько человек. Местные бабёнки, заметив их, демонстративно отворачивались, но были начеку - косили взгляды, внимательно прислушивались и о чем-то тихонько поговаривали.
- Сейчас разговоры пойду-у-т, - шепнула Полина. – Впрочем, я не против, - пожала она плечами, - пусть говорят.
Невдалеке остановился милицейский «УАЗ». Немного постояв, он развернулся и подъехал к остановке. Опустилось стекло, показалось лицо участкового.
- Полина, ты в город?
- Да.
- Я тоже туда. Садись, подвезу.
- Нет, спасибо, Петро, я на автобусе, как нибудь.
- Зря, а то бы быстро доехали. А это кто с тобой, провожатый? – сверкнул он глазами на Пашку.
- Это? – переспросила она, беря его под руку. – Это мой жених.
- Уже и жених, - помрачнел участковый. – Что-то много их у тебя развелось. - Он задвинул на место стекло, резко нажал на газ и скрылся за деревней.
- Пристаёт? – спросил Пашка.
- Угу. Только надоел уже. Думаешь, откуда он сейчас едет? У бабы какой-то был. А я ему что, одна из них? Да и старый он. Ты его не бойся, - внимательно посмотрела она ему в глаза, - он только пьяный грозный, а трезвый человек человеком. Его тут все знают. Послышался гул, и вскоре показался автобус. Пашка затащил сумки в салон, уложил их, чтобы не мешались, и присел рядом.
- Долго ехать?- спросил он.
- Два часа.
Он поправил ей белую вязаную шапочку, запихнул пряди волос, и слегка задел пальцем по носу.
- Ну, пока, - поднялся, и направился к выходу.
- Паша, обожди, - она вышла вслед за ним. – Ты помогай иногда старикам, ладно?
Он качнул головой:
- Само собой.
- Ну всё, иди, - и чмокнула его в щёку.
Пашка невольно зарделся:
- А мне?
Полина зажмурилась и подставила лицо.
Он с удовольствием несколько раз прижался губами к её щекам. Полина одарила его милым взглядом, впорхнула обратно на сиденье, помахала ручкой, двери захлопнулись, двигатель заурчал, и, поднимая снежную пыль, автобус скрылся из вида.
Маленькая древняя приземистая полуразрушенная кирпичная церквушка в полном запустении высилась здесь же, в центре, напротив памятника тем, кто с ней боролся и разрушал её. Ограждения давно уже не существовало, загаженный пустырь напоминал скорее скотный двор, чем святое место.
Этот забытый и брошенный всеми памятник старины и ещё живой и тлеющей в глубине души народной веры в Бога, в настоящее время являл собой лишь облезлые стены, на которых, особенно в верхней их части, сквозь толщу осевшей грязи безбожных десятилетий, куда не добралась рука атеиста, ещё угадывались лики святых, которые, в тихом своём безмолвном уединении, отрешившись от этого мира, мирно смотрели сверху вниз на строителей новой жизни.
Когда-то в нём кипела жизнь, шла служба, православный народ, совершая грехи, регулярно замаливал их в этих стенах, сохраняя тем самым у себя и в сердцах своих потомков само понятия греха и суда Божьего, пока не поддался всеобщему искушению и обману, не разделился на красных и белых и не заменил Бога в сердце своём на «вождей всех народов». Теперь боязнь суда Божьего сменилась на боязнь суда земного, который судит по своим мирским законам, и которому подвластный не каждый смертный.
Каждый раз, проходя мимо, Пашка останавливался и невольно тянулся взглядом к этому бывшему святому приходу. Ему казалось, что стоит только на секунду закрыть глаза и снова открыть их, как всё вернётся на круги своя, появятся нарядные прихожане, и богатое сибирское село во всей своей красе и самобытности вновь предстанет в своём естественном, изначальном виде, словно и не было ни октябрьского большевистского переворота, ни последующей гражданской войны, ни связанных со всем этим дальнейших лишений и печальных событий.
Он всё никак не решался войти внутрь истерзанного Храма, даже на территорию, когда-то имеющую ограждение. Какое-то непонятное внутреннее чувство удерживало и не пускало его туда, словно сторонилось чего-то, что находилось там, внутри этих поруганных церковных стен.
Пашка понял, что боится он чувства жгучего стыда, которое будет жечь и мучить его, стоит лишь сделать первый шаг, стыда за себя и всех людей, живущих рядом, которые допустили всё это, за то, что он увидит там, внутри, и чего там не должно быть никогда.
Но это же самое чувство и подвигло его сделать этот шаг. Хотелось скорее облегчить ноющий в груди груз какой-то вины, змеиным клубком свернувшейся на сердце, который травил ядом кровь, мешал свободно дышать и прямо смотреть людям в глаза. Он знал, что потом ему сразу станет легче, потому что кроме его этого не сделает никто.
Пашка взял лом, метлу, лопату, ступил на порог церкви и сразу увидел то, чего так боялся: «Вот он, позор человеческий!».
В нос шибанул нестерпимо едкий запах людских испражнений, которыми было загажено всё помещение, стены испещрены пошлыми надписями. Казалось, всё вокруг насквозь пропитано этим дерьмом. Он стиснул зубы и молча принялся долбить эти зловонные следы людского падения.
- Зачем тебе это надо? – удивлялись одни, проходя мимо. Другие закрывались и спешили скорее пройти.
Были и такие, которые зло шипели и демонстративно презрительно отворачивались. Только местный худой и долговязый выпивоха, живший один, которого все звали Гришкой и считали больным, уже под конец, когда внутри всё было вычищено и подметено, увидев, чем занимается Пашка, округлил глаза, хлопнул себя по ляжкам, выпалил: «футы-нуты, ну и дела», и с готовностью помог вытащить за бугор остатки мусора.
Пашка не был сильно набожным человеком, но от достойно выполненной работы преисполнился какой-то внутренней благости и спокойствия, и с чувством исполненного долга трижды осенил себя крестом, поклонился стенам Храма и вышел.
…С каждым восходом солнца день становился всё длиннее, солнце забиралось всё выше, светило всё ярче. На первомайские праздники проталины на южных склонах сопок сильно поредели и почти полностью исчезли, лишь местами в густых массивах леса плотный наст ещё истекал талой водой. Вся остальная тайга, особенно с северной её стороны, была под снегом. Половодье набирало самую силу.
Речка «Тёмная» с каждым днём всё обильнее пополнялась грязной водой, делалась мутной, пузырилась, по ней стремительным потоком нёсся валежник и всякий хлам. Слабенький деревянный просевший мостик, который связывал единственную до райцентра дорогу, не выдержал напора разбушевавшейся стихии, был разбит, разнесён по брёвнышку и утащен вниз по течению. Мужики протянули от берега до берега крепкий стальной трос, закрепили его, притащили и спустили на воду, состоящее из двух железных спаренных лодок и прикреплённого сверху деревянного настила, небольшое плавающее средство, прикрутили его скобой к тросу, и назначили капитаном Пашку.
- Побудь, Паша, пока вода не спадёт. А там и мост наладим, - попросил его управляющий. Пашка оценил такое доверие и ежедневно добросовестно перебирал трос, переплавляя с берега на берег то пассажиров с автобуса и обратно, то почту, то кули с продуктами питания.…
Часам к десяти утра он подходил, делал свою работу и после этого, обычно к двум, привязывал свой корабль цепью за дерево на берегу, и мог быть свободен. Иногда задерживался, прохаживался недалеко, наблюдал за пернатой живностью, уже летевшей на север, и помышлял о ружьишке, видя, как по разливам садится утка.
В один такой солнечный день он узнал Полину. Она сошла с автобуса и вместе с двумя женщинами направилась к нему.
- Ну здравствуй, паромщик, - весело поприветствовала она. – Наслышана о твоих подвигах.
- С приездом, - вежливо отозвался он. – О каких?
- Ты, говорят, священником стал? – умильно прищурившись, медовым голосом спросила она.
- Вон ты о чём, - поняв, о чём речь, грустно усмехнулся он, призадумавшись. – Не думал, что так легко можно им стать. Священники-то вроде Богу служат, а я всего лишь дерьмо людское выгреб.
Он помог дотащить кое-какие вещи, крикнул: «держитесь крепче!», и переправил на тот берег.
- Надолго? – спросил он, когда Полина сошла с парома.
- Как получится, - пожала она плечами. – Ты всё там же живёшь?
- Там же.
- Не скучаешь?
- М…м, - соображал он, привязывая плав.средство. – Скучаю.
- А вечерами чем занимаешься?
- Да ничем, - откровенно признался он. – Книжки читаю.
- Какие?
- Всякие. Приходи, вместе почитаем.
- Может, и приду, - неопределённо ответила она. - Ты сейчас домой?
Пашка подтащил паром, покрепче затянул цепь.
- Домой, на сегодня всё.
- Пойдём, проводишь, - она сунула ему пакет, взяла под руку и, обходя лужи, они направились в деревню.
…Вскоре показался дом Степаныча.
- Вот они, тут как тут, - радостно всплеснула руками хозяйка. – Давайте, проходите.
Она расцеловалась с внучкой.
- Паша, ну чего ты стоишь? Раздевайся, сейчас обедать будем.
В доме было натоплено, в кухне на плите пыхтела фляга. Маленький самогонный заводик работал исправно, производство было в самом разгаре.
- Баба, ну и запах, - поморщилась Полина, - хоть прикрой немного.
Дарья Петровна махнула рукой:
- Дед придёт, снимет.
- А где он?
- В бане.
Пашка вспомнил: сегодня суббота.
Он вошёл, сел на диван. Вскоре послышался громкий восторженный голос: «долго не было!», и на пороге в кальсонах и полотенцем на шее возник распаренный Степаныч.
- Ну что, паромщик, никого ещё не утопил? - добродушно пожал он руку. – А то внучку больше не пущу с тобой.
- Не бойся, - с готовностью принял тот шутку, - За неё можешь не беспокоиться, доставлю в целости и сохранности.
Степаныч понимающе усмехнулся: - Ну-ну.
Дарья Петровна расстелили простынь и хозяин расслабленно прилёг на диван. Следующего в баню отправили Пашку. Он от души напарился, натянул чистые дедовы трусы, которые хозяйка предусмотрительно сунула ему, чтоб не бегал лишний раз за своими, подбросил в топку дров, и, прикрыв голову полотенцем, скорым шагом направился в дом.
Настала очередь бабки с внучкой.
- Вы тут смотрите без нас, - строго настрого наказала Петровна, поглядывая на деда, - чтоб ни капли мне.
- Ладно, иди, - как от назойливой мухи отмахнулся тот, - учить будешь ещё…
Едва за ними хлопнула дверь, он тут же вскочил, и с изрядной долей сарказма ткнул рукой на своё место:
- Прошу вас, святой отец.
Пашка отрицательно покачал головой.
Он уже привык к различным званиям церковного толка, которыми стали награждать его местные жители, особенно старушки, после того, как навёл в церкви порядок, и перестал обращать на это внимание. Одна бабуся, помнится, даже узелок с куриными яйцами притащила. Пришлось взять.
Когда дамы намылись, они с дедом были уже слегка навеселе, и, как ни в чём небывало, смотрели телевизор.
- Чего вы так долго? – спохватился якобы Степаныч, подымаясь. – Заждались уже. Хозяйка обвела их опытным взглядом, но ничего не сказала. Полина улыбнулась во весь рот. Шёки её полыхали влажным румянцем, волосы на затылке были стянуты в узел. Женщины уже передохнули в предбаннике, остыли, наговорились, и сразу стали налаживать на стол. Полина порхала перед Пашкой, искоса посматривала на него и переглядывалась с бабушкой. Та, казалось, сосредоточилась на чём-то высоком, была строга и серьёзна.
Полина села рядом. Молча выпили по одной. Степаныч налил ещё.
- Что-то сидим, как на похоронах, - невесело заметил он, протягивая руку за маринованными грибами, - хоть скажите что-нибудь.
- Как ляпнешь, чего не надо, - с негодованием поморщилась Дарья Петровна, и повернулась к Полине: - А вот и скажу, – решительно заявила она. – Внучка наша учёбу заканчивает, хочет сюда приехать, деток учить. А там, может, и свои заведутся.
- От Петра, что ли? – встрял дед.
- Зачем от Петра? – спокойно пояснила Петровна, скользнув взглядом по Пашкиному лицу. – Здесь найдёт себе, или у нас женихов нет?
- Есть, - прогудел Степаныч. – Ты да я, да мы с тобой. Ты уж лучше прямо скажи, что хочешь их с Пашкой поженить. Чего тянуть-то?
Жених с невестой невозмутимо сидели, скромно устремив взоры на стол, и невинно жевали. Хозяева переглянулись.
- Дед, подлей-ка им, а не то уснут.
Пашка с готовностью поддержал хозяйку.
… - Мы вот что думаем, Паша, - после недолгой паузы мягко продолжил дед. – Плохого о тебе мы ничего сказать не можем, это я тебе честно говорю, как на духу, только хорошее. Да любого спроси в деревне, все так скажут, - махнул он рукой.
- Да, да, - поддержала Петровна.
- Полина тоже хорошо к тебе относится, сам видишь, так что давайте, сходитесь и живите. А там как Бог даст. Нравится тебе Полина?
Пашка посмотрел на неё. Заметив краем глаза его пристальный взгляд, Полина зарделась и на миг просияла ему своими глубокими карими очами. Да, она ему очень нравится! Степаныч уловил важность момента, и довольно усмехнулся:
- Вижу, вижу, - и поднял руку: - Ну и добро! Давайте выпьем за это!
…Сидели и смеялись довольно долго, почти до самого вечера. Уже и пить перестали. Давно уже спало напряжение, все расслаблено гоготали и говорили, каждый о своём. Старики вспоминали прошедшие годы, молодые тоже, и рассуждали о будущем.
Пришло время, и Пашка засобирался.
- Проводи, - шепнула бабка Полине.
- Угу, - с готовностью согласилась та… и как ушла, так и пропала. Да старики и не ждали, легли без неё, догадались, чем дело кончилось - ведь сами подбивали, - и в душе лишь тихонько молились: «только бы всё сложилось…»
конец 3 части
ссылка на четвёртую часть
|