...Откуда-то с гор нанесло тумана. Он тягуче сквозил белыми хлопьями куда-то вдоль по ручью, застилая молочной пеленой солнечный диск. Было сыро, но тепло. Всё затихло. Стояла подозрительная предгрозовая тишина. Даже травинки затаились, чуть поникнув от утренней росы.
Прошли сутки, как Алексей покинул заимку.
Настя зашла в палатку, укрылась бушлатом и легла.
Она чувствовала, что в жизни её произошло что-то серьёзное, важное, которое бывает только раз, и чем дольше Алексея небыло рядом, чем больше думала она о нём, тем сильнее натягивалась какая-то ниточка внутри её, которая рвала сердце наружу. В груди ныла серая, щемящая тоска, и даже сильно бьющееся сердце не могло развеять эту боль.
Она вспомнила свой родной Питер, как училась и закончила геологический. Потом сейсморазведка, гидрогеология и наконец, оказалась здесь, на золоте.
Выходила замуж. Но какой муж будет терпеть жену, которая по полгода не бывает дома! Через два сезона расстались. Детей не нажили. Осталась лишь квартира в Питере, да нелицеприятные воспоминания о несостоявшемся замужестве.
На жизнь свою походную Настя не жаловалась: перейти на сидячую работу ей предлагали давно, но она не спешила.
Каждое утро выходить и каждый вечер возвращаться в пустой дом она не хотела. Здесь, в поле, было всё по другому: она среди своих, делает то, чему училась, считает это своим долгом и с удовольствием исполняет его. Она каждый раз охотно выезжала и охотно возвращалась. Вроде, есть всё, печалиться не о чём; но не было самого главного - женского счастья, которого она желала всем сердцем и тайно ждала…
К вечеру Настя взяла из ручья несколько проб, упаковала их и приготовила к анализу. Откуда ни возьмись показалась лайка. Она сходу обежала вокруг кострища и застыла метрах в двух от неё, удивлённо уставившись своими глазёнками. Настя обрадовалась:
- Моя хорошая! Ну иди ко мне, иди.
Собака завиляла хвостом и ткнулась в грудь. Настя ворошила её густую шерсть, целовала морду.
Вскоре показался хозяин. Он поздоровался, снял ружьё и рюкзак.
- Устали? - спросила Настя.
- Да находился за день, - устало вздохнул мужик.
Он достал платок, вытер вспотевший лоб.
- Мошкара проклятущая замучила.
- Издалека идёте?
- Да нет. Здесь по ручью мой участок. Обхожу. Охотник я.
Он окинул взглядом палатку.
- Значится, отдыхаете?
- Работаю. Геолог я.
- Нашли чего?
- Пробы только взяла. Это же ваши места, вам лучше знать, что здесь есть.
- Да уж, - протянул охотник. - Вы бы лучше глухарей пошерстили, - засмеялся он, - у них в желудках много чего найти можно.
- Приносите, я посмотрю, - отшутилась Настя. - Впрочем, уже не успею, завтра ухожу. - Отсюда далеко до трассы?
- Меньше километра. Вон туда пойдёте, - махнул он рукой, - там просека, по ней прямиком и выйдете.
Он помолчал немного.
- Я тут вчера проводил одного. В яму свалился, бедняга. Вон там, по хребту. Не от вас шёл?
Настя дрогнула. Тревожно посмотрела в сторону хребта.
- Да, был со мной провожатый. Что с ним?
- То ли подвихнул ногу, то ли ударил. Но шёл сам, правда, с моей помощью.
«Значит, переломов нет».
- Я его на буровой оставил, за горой, - как бы между прочим, продолжил мужик. - Наверное, и сейчас там. Может, отошёл немного. Хотя, вряд ли, - сомнительно прищурился он.
- Что, вряд ли?!
- С коленом у него что-то, да и бедро. Вся нога в крови.
Он внимательно посмотрел на Настю.
- Да вы не переживайте. Ничего страшного. Со мной много чего приключалось, но, как видите, живой.
- Да уж, - грустно улыбнулась она.
Он посидел немного.
- Ну, прощевайте, - нацепил рюкзак, одел на плечё ружьё и махнул рукой. - Пошли, Тайга.
- Досвидания, - встала Настя.
…После этой встречи она долго не могла сомкнуть глаз.
«Ведь говорила ему: осторожней, Лёша. Была бы рядом, ничего не случилось. Ладно, хоть человек помог, Бог не оставил», - вздыхала она.
Утром рано, загрузившись вещами, по просеке, как подсказал охотник, она направилась к трассе, где в это время по договорённости, её уже ждал «УАЗ».
Шофёр помог дотащить вещи, сложил их в машину, развернулся и прямым ходом на базу.
- Слышала, вчера тут что-то случилось? - спросила Настя, холодея сердцем.
Шофёр покосился на неё.
- Быстро по тайге слухи распространяются.
- А всё-таки? - не унималась она.
- Говорить нам не велено, но вы все равно узнаете,- махнул он рукой. - Лёшка с буровой разбился. Со скалы сорвался. Вы только обо мне ни гу-гу.
- Конечно, конечно, - она слушала, затаив дыхание. - И где он?
- В больнице. Да ничего страшного, - взглянул он на неё. - Ногу поранил, остальное всё цело. Дело житейское, немного поваляется и выйдет.
Настя уже не слушало. Ей хотелось скорее увидеть Алексея.
Ночью в палату затащили ещё одного больного, уроженца Армении. У него была загипсована вся правая нога. Двое земляков подхватили и перенесли его на койку. Медсестра записала что-то в тетрадь и вскоре все ушли.
Пострадавшему было двадцать лет, звали Баграм. Из его ломаной русской речи Алексей понял, что случилась автоавария. С ним была девушка, но она погибла. Его выбросило из машины, и с переломанной ногой он около часа валялся в кювете. Спасибо, машина с военными проезжала, не дали погибнуть. Хотя первым делом вытащили автомагнитолу, да серьги с девушки сняли. Но ничего, ведь подобрали, довезли до приёмного отделения, не бросили.
Обход начался после десяти. Врачи подошли к армянину.
- Так, понятно, - протянул хирург. - Готовьте на вытяжку.
У другого больного был открытый перелом ниже колена. Тоже молодой, тоже автомобильная история. К ноге его были подвешены гири.
- Ещё немного, и кость встанет на место. Через неделю посмотрим.
Вынул из раны кусок ваты, осмотрел и бросил её обратно.
- Перевяжите.
Подошли к Алексею.
- Колите? - спросил он медсестру.
- Колем. Как предписано.
Хирург потрогал ему колено. Алексей поморщился.
- Больно?
- Немного.
- Скоро пройдёт, - он осмотрел бедро. - Повязку замените.
Медсестра кивнула, записала в тетрадку и они вышли.
Через неделю Алексей уже ковылял по коридору. Рану на бедре зашили, она подживала, колено понемногу приобретало живой вид, но внутри ещё побаливало. В палате он один ходячий и выполнял разные поручения: кому воды поднести, кому чайку согреть.
В один такой день врачи закатили коляску и остановились возле Баграма. На ней лежала дрель, длинные спицы и дуги. Хирург деловито стал перебирать эти железки. Баграм насторожился и молча наблюдал за происходящим.
Ему разрезали гипс и стали стягивать с ноги. Поначалу он крепился, но потом заорал.
- Ну тихо, тихо, - успокаивал его хирург, - потерпи немного.
Нога была сломана в нескольких местах. Баграм напрягался, тяжело сопел и громко вскрикивал. Слёзы и пот катились с него ручьём. Наконец, гипс стянули и ногу осторожно поместили на специальную подставку. Хирург взял дрель, спиртом протёр спицу. Медсестра протёрла ногу выше колена, сделала укол. Дрель зажужжала.
- Нет, нет! - Баграм приподнялся на руках, глаза у него округлились.
Медсестра укоризненно посмотрела на него.
Хирург быстро просверлил насквозь ногу чуть выше колена, вставил спицу.
- Ну вот, - покачал он головой, - не так уж и больно.
То же самое проделал с пяточной костью.
После этого нацепил дуги, натянул верёвки и повесил гири.
- Ну всё, лежи.
Он осмотрел устройство, поправил, собрал дрель и они молча удалились вместе с коляской.
- Мужики, закурить не найдется?
Алексей протянул сигареты. Вся палата нервно задымила.
Настя писала отчёт.
По данным лабораторных исследований, вода близ заимки содержала большой процент радона. На этом месте предполагалось возвести водонапорную башню для нужд строящегося нового обогатительного комбината. Недра были полны золота, с тонны руды рассчитывали брать не менее двадцати грамм металла. Комбинат был в последней стадии строительства и в этом году ожидался пуск первой очереди. Компания расширяла штаты, набирала специалистов, рабочих.
Настя заметила большое количество вновь прибывших женщин. Их ещё не обрядили в «модную», одинаковую как у всех робу, и среди массы рабочего люда, в основном мужского пола, они были объектом особого внимания и постоянно ощущали на себе чей-нибудь пристальный взгляд.
Некоторым это нравилось, иные, почуяв на себе ощупывающий глаз, делали неприступный вид и спешили скорее проскочить.
…Насте предстояло в составе сотрудников лететь в Москву. Компания не жалела денег на обучение своих работников и различные семинары были здесь частым и приятным событием за казённый счёт. И это себя оправдывало.
- Можно?
Настя обернулась. В дверях стоял инженер одного из производственных участков. Настя не любила этого лысоватого, с наклеенной улыбкой и пустым блеском в глазах человека. Он был один из тех, которые, начитавшись Карнеги, принимали его книгу как инструкцию по жизни, что-то вроде Библии, и применяли её во всех случаях, где надо и не надо. Для многих она являлась вроде защитной маски от окружающих.
Растянутая на лице казённая улыбка и безлично смотрящие сквозь тебя глаза являлись одним общим свойством таких людей, и непонятно, с кем говоришь: с продавцом товаров, швейцаром, дежурным по гостинице или застигнутым врасплох, сидящим на унитазе культурным человеком.
За исключением последнего, в разговоре с остальными всегда чувствуешь, что их вежливый, однотонный голос обращён к кому-то другому, постороннему, стоящему позади, и казалось, что говоришь не с человеком, а роботом, который не видит и не слышит тебя. «Опять будет умника корчить» - недовольно подумала она.
Тот всегда пыжился изо всех сил, пытаясь изобразить что-то похожее, но получалось это довольно вяло, и выглядел он, как учёный верблюд на трибуне.
Он был начитан, имел хорошую память. Круг его чтения составляла в основном литература из цикла описания жизни великих людей, с которыми он обязательно находил что-то общее, и неважно, кто это был, святой или злодей. Мог часами цитировать какого-нибудь деятеля, с умилением рассказывая, что тот ел и как одевался.
Мало кто выдерживал его до конца. Здесь же он нашёл свободные уши, т.к. Настя иногда подыгрывала ему, хотя то, что он говорил, мало интересовало её.
Временами ей хотелось поставить перед ним зеркало, чтобы он смотрел на своё отражение, любовался и разговаривал сам с собой, и если она перебивала его, он хмурился, терялся и уходил.
- Что вам, Иннокентий Петрович?
- Простите, Настасья Михайловна, я на минутку. Я вас умоляю, Настасья Михайловна, будете в Москве, привезите что-нибудь из Хемингуэя. Я же тоже охотник. Хотя бизонов не стрелял, но кое-что могу. У нас с ним много общего! - хвастливо заявил он.
«Ну да, - поморщилась Настя, - похожи, как черепаха со свиньёй».
- Где же я вам её возьму?
- Да в любой книжный зайдите, там есть. Это же Москва.
Он на миг опустил голову и нахмурился.
- А меня вот не включили в поездку, - обижено застучал он пальцами, - хотя я просил. А сами несчастный случай покрывают.
Настя догадалась, о чём он, но виду не подала.
- Какой случай?
- Буровик разбился. И всё, знаете ли, шито-крыто, - язвительно произнёс он, - а человек в больнице. Разве можно такое скрывать?
- И что говорят?
- Да ничего не говорят, - махнул он рукой. - Когда мне отказали в поездке, я довёл до их сведения, что это неправильно, но кто меня одного послушает? - внимательно посмотрел он на Настю.
Она промолчала.
Недождавшись ответа,
Иннокентий Петрович прилепил к губам улыбку и, уставившись оболочками глаз, произнёс: - Ну, я пойду, Настасья Михайловна.
- Да, да, идите. Мне ещё доработать надо.
- Вообщем, как договорились?
- Конечно, я постараюсь.
Дверь щёлкнула, он вышел.
Настя сидела на стуле и смотрела в окно.
Когда же доведётся увидеть Алексея? До больницы шестьдесят вёрст. А время торопит. Надо и отчёт закончить, и остальные дела доделать, не оставлять хвостов. Она поднялась и распахнула окно.
Уже стемнело, с улицы доносился гул работающих «Белазов», светлячки машин вереницей тянулись вверх по карьеру. Работа шла днём и ночью.
Потянуло вонючим фабричным воздухом. Настя запахнула окно и вновь принялась за отчёт.
Выпал первый снег.
Тополя почти облетели, их скелеты, съежившись от пронизывающего мокрого осеннего ветра, сиротливо маячили за окном. Березняк продолжал ещё осыпать золотом склоны сопок, но сквозь желтизну всё отчётливее проступали стволы хвойных деревьев.
Алексей готовился к выписке. Ему оставалось принять несколько доз уколов, и курс лечения будет завершен. Нога почти восстановилась, различные примочки и массаж делали своё дело, лишь иногда, в области колена появлялась лёгкая ноющая боль, которая быстро проходила.
Отопление ещё не включили, в палате было довольно зябко. Вошли двое молодых парней. В руках одного была сумка.
- Здравствуйте.
Они встали посреди комнаты, плечом к плечу, заулыбались во весь рот и уставились на больных.
- Мы хотим вам сказать, чтобы вы не отчаивались, потому - что Бог вас любит и не оставит вас, - скороговоркой начал один. - Вы обязательно выздоровеете, все болезни уйдут, надо лишь верить, потому что Бог вас любит и он не оставит вас.
Он вынул из сумки несколько книжек.
- Вот, возьмите, почитайте, вам сразу станет легче.
- А если я не верю в Бога? - спросил сосед по койке.
- Всё равно читайте, и Бог вам поможет.
Он раздал всем по книжке.
- Вот ответьте, почему на свете так много зла? - снисходительно улыбаясь, с видом знатока озадачил он вдруг Алексея.
- А это кому как, - непринуждённо ответил тот. - Я, наоборот, уверен, что много добра.
Тот заморгал, пытаясь сохранить улыбку.
- Ведь оглянитесь, как много вокруг хорошего! - продолжал Алексей. - Если вы не видите и не замечаете этого, кто же вам виноват?
У божьего слуги от такой наглости чуть было улыбка не съехала с лица, он заморгал ещё чаще, соображая (видно, уже пожалел, что спросил), но ответить что-то дельное так и не смог. Встречные вопросы и ответы на них, не входили, видимо, в его компетенцию.
- Так значит, вы думаете, зла на свете нет? - справившись с неловкостью, желчно спросил он.
- Есть, конечно. Но если кто видит и замечает только одно зло, не есть ли он самый несчастный человек на свете?
Проповедники ничего не ответили и, переключив взгляды на остальных, молвили:
- Желаем всем вам скорейшего выздоровления. Да поможет вам Бог.
Перекрестили сами себя и с миром удалились.
Алексей часто встречал у себя на Родине таких «проповедников». Основная их задача состояла в том, чтобы как можно больше всякого люду заманить в свою организацию. Они ходили с сумками, останавливали прохожих и предлагали им свои книжки, прославлявшие бога евреев. Хотя большинство из них были православные, крещёные в русской церкви, но, как оказалось, веры-то в них никакой и не было. Так, видимость. То Богу, то Мамоне.
Одно время они повадились ходить к его матери. Та их привечала, как добрых людей, слушала, книжки брала, но стоило ей сказать что-то против, как эти «божьи» слуги с такой бесовской яростью набросились на неё, что ту от испуга чуть кондрашка не хватил. Алексей иногда, бывало, смеха ради, напоминал ей об этом. Она в ответ плевалась и крестилась.
Контингент таких обществ, по мнению Алексея, состоял в основном из породы таких людей, как сторож школы искусств его родного городка. Тот уже более десятка лет спал ночами в этом культурном заведении, и вероятно, от безделья, стал почитывать книжки, содержание которых, однако, порой даже не мог объяснить. Поэтому перешёл на более лёгкий жанр, детскую литературу, стиль написания которой вполне доходил до его разумения. А так как прочитал уже не одну такую книжечку, то стал казаться сам себе, что он до такой степени человек умный и начитанный, что знает что-то такое, которое никто более знать не может, и у него появилась манера разговаривать с людьми как бы свысока, весьма поучительным и снисходительным тоном.
Алексей все эти книги прочёл, как и большинство его сверстников, ещё в школьном возрасте, и поэтому посоветовал сторожу, чтобы время прошло с пользой – тому всё равно дежурить на диване, - почитать более серьёзную литературу: таких философов, как Н.Лосский, В.Соловьёв. В ответ получил лишь презрительный мах рукой и слова, что эти книги он давно уже пролистал и не нашёл в них для себя ничего умного и полезного.
- Мне учителя не нужны, - самоуверенно заявлял он. - Всё, что они написали, я уже давно знаю, а они это лишь подтвердили.
- И что же они подтвердили?
Тот упёрто моргал глазами, словно пытаясь что-то вспомнить.
- Всё, всё! - энергично тряс он головой.
- Ну что «всё-всё»?
Но толкового ответа от «умного» сторожа так и не поступало.
Когда же сам, с видом усталого и умудрённого знатока жизни, съевшего не один фунт лиха, надуваясь от важности, рассказывал, как Колумб плыл в Америку, то всем сразу становилось ясно и понятно, что это он стоял за штурвалом того корабля и бороздил просторы океана.
Длительная работа среди «культуры» значительно повлияла на его характер; здесь его называли по имени отчеству, дети почтительно говорили «здравствуйте»; ему это льстило, он загордился, что и привело к выявлению наружу его мелкой эгоистичной и самолюбивой натуры. Он даже стал злиться на техничку, женщину пожилого возраста, которая почему-то не замечала его величия и звала просто по имени.
Дом Алексея находился недалеко от его работы, и они частенько сиживали вместе на скамейке. Он иногда пробовал не согласиться со сторожем, в чём тот был уверен окончательно и бесповоротно, и высказывал свою точку зрения, но у того это немедленно вызывало ярость - он вскакивал, его буквально трясло от злости, и с криком - »зачем ты это сказал!»- он убегал на своё рабочее место.
Алексей поначалу не понимал, в чём тут дело; совсем невинные, без всякого умысла его рассуждения приводили того в бешенство. Стоило лишь самую малость усомниться в правдивости и величии того события, о котором повествовал сторож, как тут же следовала взрывная негативная эмоция. Сторожа в нём раздражало всё: как он сидел, разговаривал, общался с другими. Даже когда в магазине продавщица, человек от природы добрый и вежливый, обратила внимание на Алексея и приятно улыбнулась ему, того это буквально затрясло - он тяжело задышал, лицо от злости налилось краской. Болезненно обострённое самолюбие не позволяло ему спокойно воспринимать самые обыденные вещи - он стал очень подозрителен, и всегда был настороже; в каждом слове ему чудилась насмешка и принижение его личности, чего стерпеть ему было просто невыносимо. Само собой, об откровенности с ним не могло быть и речи. Вот так человек жил и «горел» на работе.
Алексей очень ценил и уважал людей безвредных, которые не питают ни к кому ни какой вражды, спокойно реагируют на любые жизненные обстоятельства. Среди них можно было вести себя более открыто, не ожидая ни зависти, ни злобы. Он их понимал и относился к ним очень чутко, стараясь не обидеть каким-нибудь неловким словом, дорожил отношением с ними. Но, к сожалению, таких людей он встречал очень редко. …Алексей всё чаще думал о Насте. Где она, что с ней, он не знал. Может, давно уже забыла его. Стоило ему лишь представить её облик, вспомнить её голос, как на душе сразу теплело, и мягкое, волнующее чувство растекалось по всему телу.
Он вздохнул и подошёл к окну. На дворе моросит мокрый снег, по стеклу текут струйки воды, прохожие обивают тротуар, смахивая с обуви грязное снежное месиво.
На местечко опустилась сырая осенняя промозглая слякоть, загоняя обывателей в их тёплые жилища.
- Здравствуй, Лёша.
Алексей вздрогнул и обернулся. В дверях стояла Настя.
- Настя, ты? - не веря своим глазам, радостно воскликнул он.
- Как видишь.
Он подошёл к ней.
- А я вот тут… - смущаясь, неловко пробормотал он.
- Я всё знаю, Лёша.
Только сейчас он заметил, что одета она не по форме, по-городскому. В руках держала сложенный зонтик, капельки воды, дрожа, сползали с него и шлёпались на пол.
- Лёша, я ненадолго… Я сейчас в Москву лечу… Скоро вернусь…
- Настя… - Алексей обнял её за плечи, притянул к себе, - Настя, как я ждал тебя…
- Я скоро вернусь, Лёша,- шептала она, - вот увидишь… Я больше никогда не брошу тебя… никогда… слышишь…
2009г. автор Н.Варнавский.
|